Меж высоких лесов

С яровой справились, а сенокос еще не начали, думали, уживал пусть права подрастет. Все в деревне занимались по дому, но хозяйству: кто ушивал сбрую, кто припасал одер к сенокосу, кто чинил колеса. А некоторые драли березовые лыки, плели лапти на сенокос и поршни на жнитво.

Илья взял пилу, топор, пошел в Подчащи, так назывался недалекий лес, срезал сосну, какая ему нужна была, нарезал кряжей, стал колоть на гоноти. Когда привезли домой гоноти, стал их раздирать надвое, потом опять каждую надвое и до тех пор, пока не стали они тонкими драницами, свежепахнущими сосновой живицей. Надрав драниц, принялся плести корзины на гумно под мякину, под колос. Сплел два короба под разные тряпки и туесок — складывать куриные яйца.

На завтра — Троицын день, праздник, можно будет отдохнуть. Обещались приехать попы из Яны отслужить молебен в часовне и пройти по домам освятить скот святой водой. Веничком из ведерка окропить скот и в доме, и во дворе. Бабы намывали в домах полы, окна, обтирали стены.

Илья-рекрут должен пойти через считанные месяцы в солдаты. Хозяйство почти целиком лежало на нем. Отец болел сильно. Старший брат Михаил погиб в феврале 1917 года. Другой брат, моложе Ильи — Николай. В семье много женщин — три дочери выданы замуж и две гуляли девицами.

Сеяли коноплю, которая росла до двух метров высотой. Когда осенью теребили эту коноплю, то головки сосманывали в корзины. Головки поднимали на овин, сушили и отделяли конопляное масло. Из семян били масло очень вкусное, а так семя толкли в ступе и, смешав со сметаной, намазывали пироги.

Снопы конопли возили в озерки и клали мочить. Положенное время вымокнет, вытаскивали и везли на овин сушить; когда высохнет, созывали баб, делали «помочь» и мяли, трепали пеньку — до полутораметровой длины волокно.

Из волокна пряла бабушка нитки и ткала редкое полотно, потом шила недотку (бредень). Из этих ниток плели оборы к лаптям, везде был нужен лапоть, как основная обувь, — ив лес, и в поле.

Сапоги, у кого были, надевали в церковь в Яну, да и то всю дорогу несли на себе. Перед самой церковью сядет человек, сапоги, пахнущие чистым дегтем, оботрет, вынет из голенища домотканые онучи, обуется, перекрестится и пойдет спокойно в церковь. Из церкви опять 10 километров топает босым, несет сапоги на плече.

Хлеба в хозяйстве, да и во всех хозяйствах, росли неважные, прямо сказать, плохие. Озимые вымокали и вымерзали, а яровые, пока на поле вода, грязь, поздно справляли, родились они тоже плохие. Забивали сорняки, своего хлеба ни у кого не хватало, приходилось покупать, ездить в Весьегонск — самый ближний городишко.

Деревня стояла на границе грех областей: Ярославской, Калининской и Вологодской. Мужики говаривали: выйдешь утром, в трех губерниях петухи поют, всех слышно. Хлеб ценился дороже всего. Дед говаривал: «Хлеб — всему голова», эти слова не сходили с уст у старожилов. Чистый хлеб пекли только в праздники. Добавляли в квашенки картошки. Сырую терли на терках, вареную давили мялкой. Картошка росла хорошо и много. Добавляли овсяную муку, когда был жмых — добавляли толченный в ступе жмых. Пекли овсяные блины из овса, натолченного в ступе.

Жили спокойно не нервничали, друг другу, а тем более сосед соседу, всегда помогали. Деревня была большая, и народу было много. Никто никуда не уезжал, все жили дома. Женится — отделяется от родителей сын — нарезали землю, и начинал мужик крестьянить. Покупал лошадь, сбрую и обзаводился скотом. Дом, так было принято, построят, пока живут вместе с родителями. Вырастят корову, а также, бывало, купят жеребчика и вырастят.

Лес рядом, 400–500 метров. Грибов и ягод полно. Деревня стояла на берегу реки Яны. В весеннюю пору по ней сплавляли лес до реки Мологи. Янский лес был всем лесам лес, войдешь в делянку, так, чтобы посмотреть вершину сосны или ели, шапка свалится с головы.

Деревня входила в состав Янской волости, а Янская волость входила в состав Мологского уезда Ярославской губернии. Деревня Дора гоже входила в состав Янской волости. Тоже была построена на берегу реки Яны и была похожа на букву «ж» или на букву «щ».

Иван Иванович был отменный сапожник и шорник, вместе с сыновьями шил сапоги, вязал сбрую: хомуты, седелки, уздечки, шлеи. Кто принесет кожу — вытянет крюки и сошьет замечательные сапоги. Но и крестьянский образ жизни пел исправно. Всегда у него вовремя вспахано, заборонено и посеяно. Не любил Иван Иванович без дела быть. Даша, старшая дочь, по дому с ребятами нянчилась, а потом попросил дядюшка понянчить его детей. Даше в школу не пришлось ходить. Маленько научила тетя печатные буквы читать да деньги показала, которая 3 рубля, которая 5 рублей. Вот и все образование.

Утром мать, Василиса Егоровна, разбудила Дашу, двадцатилетнюю девушку, красивую и полную сил, чтобы они с подругой Варей Бакиной шли на молебен. Оделись нарядно, вышли из деревни еще рано, перешли реку Пастбу, она впадала в Яну, текла из лесу. Кругом трава, цветы, дышалось легко, никакой заботы и печали нет, дошли до Березошного ручья, умылись.

Показался маслозавод, на котором били масло льняное, конопляное, подсолнечное. Там в будни ходила во дворе лошадь вкруговую, крутила деревянную трансмиссию, а та, в свою очередь, вертела деревянный вал, которым поднимались весты, окованные железом. Поочередно опускались песты на клинья, тоже окованные, те сжимали мешочки с поджаренными толчеными семенами, из мешочков выжималось масло и текло в подставленные формы. Так продолжалось сутками. Когда бьют масло и жарят семена, так от завода за версту пахнет жареным.

Даша с Варей пришли в деревню, сходили в часовню, попы еще не приехали. Посидели у подружек, пообедали, время уже к вечеру, а попов все нет. Подруги стали уговаривать остаться у них погулять, и они решили остаться.

Собралось вечером гулянье у житниц, построенных на двух мысах на реке. Собрались в Наволоках, там было около сорока житниц, все поставлены рядами. У переднего ряда каждой житницы вытоптан круг — все от пляски да от чижа. Чиж — это кадриль из шести частей, встанут в четыре, в шесть, в восемь, в двенадцать пар и начнут, только пыль летит. Молодежь уходила гулять в Наволоки, чтобы не шуметь, дать трудовому народу покой в деревне.

Пришел и Илья на гулянье, приметил Дашу. Пригласил на чижа, два раза станцевал с ней. Понравилась.
Тем временем подруга Варя тоже нашла себе кавалера. Девчата поплясали русскою под гармошку, все по очереди, как заведено. Самая боевая выходит первая, за ней вторая, третья и т. д. Если нет первой, то выходит вторая и т. д. Время за полночь, молодежь начала расходиться. Оставались на житницах только влюбленные, которые подчас сидели до свету, смотрели на реку, как она незримо катила свои воды, было трудно разобрать, то ли течет, то ли стоит вода. Прилетит утка, сядет на тихую воду, подаст голос — летит селезень, и они гоже влюблено плавают и втихаря разговаривают.

Не все на первых житницах влюблялись, которая молодежь стеснялась постороннего глаза, смеяться будут, ток они уходили туда, где не видно и где можно полюбезничать вдвоем, обнять друг друга, поцеловать, сказать самые нежные слова.

А в это время в ольшине прокричит филин или сова «о-го-го», и тут влюбленные прижимаются друг к другу крепче, шепчут невпопад слова.

...Часу в четвертом ночи верхом прискакал посыльный из Доры. Дора горит. Даша с Варей прибежали: уже было светло, деревня почти вся сгорела, остались закорючки от «ж». Василиса Егоровна встретила недобро Дашу, а Иван Иванович крутого был нрава, долго был зол на Дашу.

Загорелось у Щукиных, был дом большой среди деревни, ребята покурили, и, видимо, окурок попал на половик, полы крашеные, и загулял пожар на всю деревню.

Погорельцам выписали лес, стали заготавливать, возить и строиться. Жили кто в хлеве, если не сгорел, кто пошел к тем на квартиру, у кого не сгорело, кто в житницу ушел. Друг другу помогали, делились тем, у кого чего осталось.

Илья Дашу навестил раза три-четыре и пошел сватом.

Василиса Егоровна сказала, что свадьбу им делать не из чего, сами видите, все сгорело. Сряда, приданое девичье было в житнице, не дома, осталось цело. Сундук, в котором возят приданое, Иван Иванович купил в Весьегонске, да такой... окованный железом. Уж больно был замок хорош, отпираешь — музыка играет, запираешь—тоже, там были поставлены пружины, которые вызванивали мелодию. Когда поехали венчаться в Яну, Василиса Егоровна сказала: «Мимо дома не проезжайте, пива наварила и угощу как положено».
Отгуляли свадьбу. Родичей на свадьбе было много, гуляли весело. Но недолго молодым пришлось красоваться, через три месяца Илью забрали в солдаты, а пока обучали военному делу, совершилась Великая Октябрьская революция. В частях шум, бунт, революционно настроенные солдаты не хотят подчиняться офицерам. Их полк запасной стоял где-то под Перемышлем.

А дома молодуха Даша с сестрами Ильи косила, жала, снопы убирала в сараи. Молотить приходилось с 4 часов утра.

Свекор высушит овин с рожью или житом, выстелет посад — и давай цепами и приузями вчетвером, только тра-та-та, тра-та-та. Потом повернут снопы, разрежуги опять тра-та-та. Вытаскают из-под навеса солому. Свекор — веять зерно лопатой на ветру, а деверь, Николай, возит снопы, обратно на овин насаживать. И так — пока весь хлеб не измолотят и не уберут в житницу зерно.

Принимаются за лен: поднимать со стлищ, сушить на овине и мять, трепать. Уберут все льноволокно, начинается бабья работа: перечесать весь лен на чесалке, а потом щетью начесать. Вот тогда уже лен готов на полотно. Тонкое —на полотенца, на исподние рубахи. Похуже лен — на верхние портки, куртки, рубахи верхние, на онучи.

Потом начинается прядьво. Девки взяли льну, прялки и пошли на беседу, там сидят, прядут, песни поют. Попляшут под балалайку, всё веселее. Но Даше туда хода нет, жди письмишко от Ильи. Л вечера длинные-длинные, всё передумаешь, пока сидишь, прядешь с коптилкой, а то и вовсе без свету, при луне; только журчит веретено. Вспомнила Даша, как ее уговаривал Саша Савич, с которым около двух лет гуляли и уже думали жениться, но сразу же эту мысль отогнала.

Вдруг что-то пошевелилось в животе, втайне поплакала и порадовалась. Оказывается, затяжелела. В 1918 году Даша родила сына Колю. Ильи не было, всё в солдатах. Сообщила Илье — родился сын, назвала Колей, в свою очередь Илья обрадовался. Но Коле не суждено было жить долго. На третьем месяце номер от скарлатины. Илье не пришлось видеть его.

Илья в полку заболел тифом, отвезли в лазарет, был уже в безнадежных и вынесен в морг. Когда утром пошли санитары выносить умерших, нащупали его теплым: дышит. Обратно внесли в палату, стали лечить. Вылечили, послали домой на поправку.

Пришел Илья домой в 1919 году, немного поправился, стал семье помогать, помаленьку косить, убирать сено, делал что полегче: принесли лыко — поршней бабам наплел на жнитво, лаптей красных березовых. Поспеют ягоды брусника, клюква — куда сунешься без лаптей. Клюквы, брусники бабы нанашивали целую житницу. Бруснику парили в горшках и в кадках, а клюкву возили по зиме к Весьегонску менять. Меняли на яблоки, огурцы, на лен, на овес.

Недолго Илье пришлось дома побыть, обратно забрали в солдаты. Даша снова осталась одна. В больших семьях все бывает, но она ни разу не поругалась даже с золовками, не говоря о свекрови со свекром. Даша опять затяжелела, и в 1920 году родился у Даши сын Павел, как раз в Петров день.

Справка:

День святых первоверховных апостолов Петра и Павла — христианский и народный праздник, отмечаемый 29 июня (12 июля) . Назван в честь святых апостолов Петра и Павла. День памяти двух апостолов известен со времён раннего христианства и отмечался в Римской Империи, как на Востоке, так и на Западе. У русских крестьян чаще назывался «Петры и Павлы», «Петров день».

Забрали в солдаты деверя Николая. Вот тут-то и пришлось Даше вместе с золовками выполнять мужскую работу. Свекор не может, приходилось и мешки таскать с картошкой, с зерном и за дровами ездить самим. Ребенка Павлушку оставит с девочкой-племянницей — и с золовками на работу.

В 1921 году возвратился с гражданской войны больной Илья, добирался домой по Мологе-реке на пароходишке до Трезубова, а потом пешком; в изодранных сапогах, в рваной, десятки раз прожженной шинели. Явился, обнял Дашу и сынка Павлушку, всех родных. Пожил дома, понравился. Подошла зима, стал заготовлять лес с сестрами Анной и Настасией на дом и на двор. Потом на лошади стал возить домой лес. Собрал «помочь» — мужики на своих лошадях вытрелевали лес. Поставил Илья две четвертые вина, угостил мужиков. Пели песни солдатские, старинные.

Подошла весна, пошел на сплав леса. Разной длины был лес — от шести метров и до двенадцати. Тут же на берегах корили его подростки и женщины, кто сечкой, кто топором, а кто просто оточенной лопатой. Ребятишки вертели вицы для сплотки леса.

Мужики каждый себе плотил гонку. Гонка была от 10 плотов до двадцати, так же и плот был от 10 до двадцати бревен, смотря по толщине. Конечно, были копани с корнями, еловые, в обхват толщиной, а то и в два обхвата, и метров десять длины, их шло дерев шесть или восемь. Они были для строительства барж.
Старики кололи и тесали клинья тоже для сплотки. Клинья в основном осиновые. Пилили осину на кряжи до метра длины, кололи и носки подправляли топором. Мужчины, которые плоты плотили, делали так: баграми в тихую заводь, когда лед сойдет, подгоняли бревна, сначала штуки четыре, шесть. На концы бросали поворины (жерди: и еловые, и березовые), поперек бревен, уже приготовленные кольца из крученых виц надевали прямо в воде на два бревна. Это кольцо плотно и клином через поворину сжимали и между них через жердь забивали, сначала с одного конца, потом с другого, и получались уже эти два бревна связанными. Потом начинали багром подгонять следующие два бревна — и снова кольца и клинья.

Ширину плота делали согласно реке, какая вода. Потом вили чалки из этих же виц, но толще, счаливали плот с плотом. Свивали чалку на передний плот, в случае остановки чтобы привязать на берегу за что-нибудь. Все это делалось под наблюдением десятников, они принимали лес окоренный, принимали клинья и вицы, записывали и потом подросток или там девица, старик получал в магазине продукты или хлеб и заработанные деньги, считался как «в кадре».

В ту весну Илья согнал три гонки, то ли до Сенцев, то ли до Трезубова, там гонку цеплял катер. С последней гонкой Илья сильно измучился, вода сбежала, и гонка все время цеплялась то за сваи заездков, то наскакивала на мель. Еда, что была забрана с собой, кончилась — картошка, хлеб. Лапти и те все порвались. На ночь останавливали гонку, выходили на берег, разводили костер, варили картошку и суп в котелках, а утром обратно плыть. Весна ’была холодная, простыл Илья. Едва пришел домой.

Ноги от воды все сопрели. Вымылся в бане, пропарил поясницу, привязал натертой редьки к пояснице на ночь, а к ногам из гужа надрал сыромятной мездры, пропитанной чистым де1тем, обвертел все пальцы этой мездрой, и через три дня все подсохло на ногах.

Сестры уже заборонили всю площадь под овес и под жито, сидеть некогда, нужно сеять. Наутро встал, обул новые березовые лапти, новые онучи, даже новые оборы Даша сплела из 8 ниток, взял лукошко, тоже новое, берестяное, помолился и пошел сеять впервые сам, раньше все сеял отец. Справили яровую хорошо, все как следует заборонили лошадью.

Гражданская война все бушевала, и Илью обратно позвали, и только в 1924 году явился зимой уже окончательно, больше не брали. Даша осталась беременной и без него родила еще сына, Алешку.
Илья обнял сыночков, Дашу и всех родных, заплакал, что ему всех приходится бросать и уходить, быть может, на смерть.

Пришел с войны и младший брат, Николай. Позвали двух зятевей, стали рубить дом и двор, но не знали, которому из братьев будет этот дом и с кем предпочтет жить старик-отец. Мать, Мария Алексеевна, уже умерла, и завещала старику, чтобы он из своего дома не уходил и не глумился, оставался с младшим сыном. Но младший был не женат, а старик так привык к маленьким внучатам, что не чаял в них души. Больше тянуло к Павлушке, он был рыжий, похож на его родню. Раз старик сделал кадку большую, он был бондарь, налил в нее ведро воды — проверить, не течет ли кадка, а Павлушка в новых валенках залез в нее и вот в ней плясать, только брызги летят из кадки. Увидел дед и рассмеялся, а Павлушка увидел, что дед смеется, кричит: «Дедо, любо! Дедо, любо!» А дед отвечает: «Любо, Павлушка!» Пришла Даша, увидела Павлушку в валенках по колено в воде в кадке, так и ахнула, а дед и Павлушка смеются. Павлушка еще шибче топнул, брызги до потолка: «Мама, деду любо». Тут и Даша тоже рассмеялась.

Заворочался спавший на деревянной кровати Алешка. Пришли мужики, стали завтракать. Кухарничать теперь уже приходилось больше Даше с Анной — золовкой, девицей на выданье. Наварили грибного суну, напекли пирогов с рыбой. Тогда все пекли с рыбой, нажарят луку в масле, раскатают тесто, накладут рыбы с начинкой, завернут вкусные были пироги с запеченной рыбой. Дед держал два заездка, зимой рыба попадалась ему хорошо, иногда целая кужа наберется, когда лед трещит.

Летом бродили рыбу бреднем (недодкой). Придут с покоса, косили долго, часов до десяти, уже жара, разомлеют. Берут мужики недодку, вместо купанья раз пять забредут — торба рыбы. Недодку на рассадник, сушить, на реке рубили рассадник из бревен, рыбы хватит. Крупную жарить, помельче в пироги. Бабы в это время гонят печи, стряпают. Накормят завтраком, напоят чаем с топленым молоком. Чай заваривали из трав, из цветов — чаще из зверобоя с малиной. А то Илья, знал где-то примету, каждый год приносил морошки.
Сахаров-то, не теперь, мало покупали, скупились. Когда к празднику купят, гак откусывают по зернышку и знай пьют, отдуваются. Потом, отпивши чай, нацеживают квасу кубышку деревянную, на обручах с рыльцем, идут всей семьей к сену. Одно шевелят, другое из копен разбивают на пересушку, а мужик готовит стожар и делает остожье, вбивает в землю колышки кругом и наваливает сучья под сено, чтобы от земли не портилось. Хорошо было, если семья большая и много работников, одни делают одно, другие другое, и все успевают, получается споро. Потом начинают на носилках стаскивать копны сухие к стожару. Носилки строганые — две еловые жерди, с одних концов заструганные, как ручки, чтобы обхватить рукой; на других концах заострены, для того чтобы подтыкать под копушку. Берут за концы обеих носилок два человека и несут стожару, а здесь уже метают стог. Женщина стоит на стогу, мужик подает деревянными вилами с длинным чернем на стог. Когда завершают, жена хорошо возделывает верхушку стога.

Даша любила стоговать, все время ставала на СТОГ. Хоть горшочком складет, хоть криночкой. Но и Илья подавал ей сноровисто, куда она просила, гуда и подавал. Подносчиков заставлял, чтобы конушки ставили вокруг стога. Потом Илья четыре вицы связывал и подавал Даше на стог, она клала их по стогу на четыре стороны, чтобы прижать сено наверху и не раздувало. Со стога спускалась тоже по носилке, она отшлифовывалась до блеска. Ляжет на носилки, обхватит руками, только — вжик и на земле. Даша одного ребеночка в животе помяла, спускавшись со стога, — было родимое пятно во всю правую руку.

Подошло жнитво, пошли жать серпами. Даша была уже на спосях. Тяжело было нагибаться, а жать надо, никто не выжнет. Поплачет, сядет под суслон, золовка Наталья подойдет уговаривать: не реви, всю ночь не уйду, буду жать одна — только не реви. А потом сядет и сама заревет, поголосят обе вместе и примутся жать. Прибежит и Илья помогать: к косе приделал лучек, обтянул холстом и давай косить да их снопы вязать. Чтобы их не отрывать от жнитва, сам вытеребил с братом лен, что было посеяно, и коноплю. Но ведь на брата что рассчитывать, он не женатый, гулять надо. Да и старик стал понукать жениться.

Илья обсмонал головки конопли в корзины. Много насмонал. Поднял на овин с братом, высушил: протопил овин целую ночь березовыми овяниками. Разделал семя конопляное, убрал в житницу.

Мох был уже надран, лежал в копушках. Пошли в лес с братом и двумя зятьями из своей деревни, напилили в лесу сосен в два обхвата, нарезали кряжей метра по полтора, обожгли их, накопали ям и стоймя наставили по три-четыре стула под угол — это фундамент. Камней и цемента не было. Дранка сосновая уже была нащепана воробиной в дранишнике, в лесу место такое было тихое, привозили сосну из казенного леса, и там были установлены ручные воробины для щепания дранки. Все щепали артелями но четыре человека. Долго стояла сосновая дранка на крыше, на солнце обольется смолой, и дождь не пристает.

Двор уже был покрыт прямленой соломой, дворы строили большие, под много скота. Лошадь, две коровы, овцы, иногда и поросята.

Снопы с поля свозили в сарай, под навес, в гумно, а иногда и в скирду, пока сухое.

В это время бабы, уже справившиеся со жнитвом и с расстилом льна, ходили поголовно из каждого дома за ягодами. Бруснику носили красную, спелую, дома в горшках в печи парили и складывали в кадушки — заготавливали на зиму. Кто носил грибы-серухи, а кто за клюквой ходил.

Кому некогда было, поднимали лен, ставили в бабки. Кто уже молотил на овинах, ну это большинство мужики. Выйдешь на улицу утром — во всех концах деревни в гумнах слышно тра-та-та, тра-та-та, молотят хлеб, с овинов пахнет жареным хлебом. Далеко за Покров эта музыка продолжается, все молотят. Ведь каждому свою полосу надо вспахать под зябь, то пеньку в мочила отвезти, то из мочил вытащить — везде крестьянский труд.

Зато, когда подойдет очередь лен мять на овине, здесь уже созывают на «помочь» баб — сварят пива и что-нибудь покрепче, и они веселые песни поют, пляшут под навесом.

В дранишнике Илья с Николаем выгнали самогону, сварили пива — позвали зятевей, договорились — всей родней сомшить дом. Отзавтракали, пошли. Раз много народу — управились за день. Мужики накатывают бревна, расстилают мох, а бабы лопатками подбивают. Поставили стропила, опалубили дом. Пегом Илья с братом привезли дранку, принялись крыть. Крыли два ряда прямо и ряд вкось, два ряда прямо и ряд вкось, в другую сторону, для того чтобы крышу солнцем не раздирало. Покрыли, а дальше... Тесу на фронтон нет, на пол нет, на двери нет, на косяки нет что делать?

А Николай говорит Илье:

— Знаешь, Илюша, я надумал жениться. Илья долго думал, наконец:
— Хорошее дело, Коля.

У самого все быстро пробежало в мыслях: теперь уже все мне одному надо будет делать. У Даши уже двое померли и двое на руках, и третий скоро будет.

— А отцу говорил?
— Да нет еще.

Когда сказали отцу, он заявил: приводи, чтобы такая же была, как Даша, приветливая.

Сватом ездили на лошади. Далеко — до Яны десять да до Казанова три. Высватали Надежду. Когда он с ней был знаком, никто не знал.

С женитьбой Николай стал более прилежно относиться к дому, к хозяйству. Илья сказал Николаю:

— Все равно нам с тобой делиться придется, а поэтому нужно к новому дому строить хотя бы зимовку, все равно в дом долго не попасть, много не хватает стройматериала.

Стали возить лес и рубить зимовку. Приткнули ее ко двору, к новому дому. Зимовка чуть-чуть побольше бани, одну четверть заняла печь. Два окна. Навозили глины, стали бить печь. Печь били, уже снег шел, осенью.
Когда все было готово, на семейном совете было решено отделяться Илье с Дашей и с детьми. Дали корову дойную, овцу с ягнятами и жеребенка молодого — Борьку по кличке. Натопили в зимовке печь, бабы вымыли все, и старик с иконой проводил Илью на новое место жительства. Бабы поголосили, поплакали и расстались.
У Николая уже тоже с Надеждой был сын, Веня. Старик стал нянчить Вето. В Доре уже все после пожара отстроились, такие дома шикарные настроили — то две избы, то дом пятистенок-крестовик, красивые были дома в Доре.

Василиса Егоровна, мать Даши, заболела очень сильно. Даша пошла проведать больную мать. Василиса Егоровна лежала в лежку. Даша заплакала, заплакала и мать, чувствуя свою близкую смерть, через силу вымолвила: «Живи, чужое не бери и бога не гневи». На третий день мать Даши померла. Похоронили в Яне, у церкви на кладбище, она была набожная.

Илья принялся в эту зиму рубить житницу. Нарезал елок в Столбце, а это недалеко от дома, метров 500–600. Лошади нет, просить чужую не пошел, так же и к брату просить постеснялся: у него лошадь старая. И на всю житницу навозил на салазках готовые кряжи.

Построил житницу, принялся заготовлять лес па тес для пола, для косяков и на двери. Вот тут попросил у Николая Серка и вывозил в деревню бревна. По вечерам, а когда и далеко за полночь, бондарничал. Наделал себе кадушек разных размеров, ушат — носить воду на коромысле, а зимой возить на салазках. Наделал Даше ведер деревянных — поить корову, носить.

Даша накопила масла коровьего, топленого и на масло выменяла самовар красной меди у соседа — уезжали в Ярославль. У Даши в ту пору было: Павлушке 6 лет, Алешке 4 года и около года Матвею.

Илья ухаживал за жеребенком, как за ребенком. Подошла весна. Илья позвал «коновала» — ветеринара, опутали Борьку ремнями, повалили и вычистили (кастрировали).

Как ни кидай, а Илье снова пришлось идти на сплав леса. Нужны деньги, подойдет лето — нужны колеса, да и плуг нужен. Борону деревянную сделал Илья, сам свез в кузницу, набили зубья и оковали. Плуг у соседей старенький купил.

Бьется Илья, как рыба об лед, везде нужны деньги. Часу Илья не просидит даром, что-нибудь да делает — не в поле, так в лесу, не в лесу, так дома. Подошло лето, с ребятами сидеть некому. Даше жать нужно, в иоле покосы стоят, ждут. Порядили няню к ребятам, а сами оба с Дашей из темна до темна то на покосе, то на жнитве.

Потом нужно спариваться с кем-то — молотьба. Высушат овин, нужно молотить цепами вчетвером. Сегодня молотим ваше, завтра наше, и вся осень идет так. Да еще вдруг лапти изодрались, опять нужно плести ночью.

Кончилась уборка хлеба, скот поставили на двор. Нужно записываться в «кадру», на заготовки леса на всю зиму. Уйдут темно и придут темно из леса. Вдосталь наворочается Илья с бревнами, а утром перед челом у печи ломает, ломает спину через ухват, аж спина хрустит.

Позавтракал. Взял с собой хлеба краюшку да печеных картошин. Когда выкуплена в лавке вобла, так полвоблины посолиться с картошкой — и весь день работать: спиливать с корня, обрубать сучья, раскряжевать и кольем окатать в штабели, сжечь сучья. Тяжело. А обувь — чуни из веревок. А одежда — холщовая куртка, покрашенная в корье, холщовые портки наверху и полотняные портки под ними. Холодно.
Даше тоже нелегко: сготовить обед и ужин, уходить весь скат на дворе, ребятишек уходить, обмыть. Да лен весь привести в порядок, измять, отрепать, очесать, щетками оначесать. Да весь перепрясть на прялице, перемотать в моты, выбелить, покрасить, да основать на сновальне, да установить ткацкий стан, выткать. И па матрацы и на рубахи. Бывало, ребенок разбудит грудь сосать, уснет, а Даша встает, садится и прядет, не зажигая лампы, без огня до затопления печи. Тоже не легко.

Страна в тот период, после войны, и революции, и гражданской войны, ослаблена была, кругом голод разруха и земля непроработанная, неухоженная, не давала урожаев. Чтобы купить пальто — это надо корову.
Порядил Илья мастера сделать в дом косяки, окна и двери, он говорит: «Корову или двенадцать рублей». Что же, корова так корова, а делать надо. Фронтон обшил сам — красиво, в елочку, с большим окном. В то время уже были две коровы, продал одну, рассчитался с мастером.

Весенний сев справил, но зерна на питание почти не осталось. Подойдет сенокос, и хлеба не будет. Поехал к Дашиному дяде, он был зажиточный, выпросил два мешка муки в долг.

Хуже случилось: коровы паслись в лесу, в тот день пастух ушел домой, он был из другой деревни, там был праздник, и у него был выговорен день на праздник. А в это время медведь задрал их корову.
Вот уж Даша плакала: как же, дети малые остались без молока. Корову прирезали, и соседи, мужики деревенские, не дали Илье пропасть совсем, раскупили всю корову. Илья пособрал денег, пошел покупать в Яну, купил, привел домой пеструю корову — Пеструху.

Даша обрадовалась: теперь малыши будут с молоком. Не щадя себя, во всем отказывая себе, трудились Илья с Дашей во имя детей. Илья Дашу любил и уважал, во всем Даше помогал, в женском деле не стеснялся: и полы вымыть, и ветошки детей выполоскать на реке. Даша была довольна Ильей.
В праздники ходили в Дору погостить. Там в первую очередь спрашивали: «Хоть хлеб-то есть ли у вас?». Даша отвечала: «Есть, есть».

В Доре брат Даши, Александр, женился, привел из Чанова Анну. На свадьбе Илья с Дашей гуляли. Сестра Степанида была вся хворая. Не пошла ни за кого. Просил ее один вдовец, не пошла. Ноги больные. Младший брат Константин ушел учиться в ШКМ в Борисоглеб на зоотехника.

Ну да эй, по дорожке!

На хуторе Ивановское начала создаваться коммуна. Был срублен дом, общежитие и столовая. Начинали строить конюшню. Приехал трактор «Фордзон-Путиловец». Осмотрели все, но почему-то прекратили и трактор угнали.

Иван Иванович, отец Даши, побеседовав с приезжими, решил уехать в Катерининское — это недалеко от Борисоглеба. Там уже создался колхоз «Красный пахарь». Его позвали, сказали: будешь сбрую ремонтировать. Дали там жилье.

А у нас начали собираться сходы. Вечер и кричат: на сход, на сход. Шла поголовная коллективизация, шел 1930 год. Вот уже третий раз собираются, никак но могут дойти до истины: как же так все будет общее, хоть не много кулачья в нашей местности, но пустили слух: и жены будут общие, под одним одеялом спать будут все, если будет колхоз, да еще коммуна.

Но агитаторы старались темным крестьянам довести до ума дело коллективизации. Из Яны приехал Маров да из уезда были представители. Много выкурили на этих собраниях самосаду, сидели при открытых дверях. Одни доказывали одно, другие другое.

— Непонятно, — кричали, — как же так, он на моей лошади поедет, а я?

И наконец утихли. Стали записываться в колхоз. Конечно, первыми стали записываться те, у кого нет ни лошади, ни коровы. Илья тоже записался, не в числе первых и не в числе последних. Жаль было Илье лошади Борьки, как он его выхаживал, но ничего не поделаешь.

Пришел домой с собрания, Даша пекла блины овсяные, было утро. Сел на лавку и говорит:

— Все Даша, записался. — У самого потекли слезы. Даша ему:
— Илюша, а может, и лучше будет, кто знает.

Сама оперлась подбородком на сковородник, забыла про блин в печи, думала, думала, а слезы на пол капали около сковородника. Опомнилась:

— Ой, блин сгорел!

У Даши еще родился ребенок, Вася, в 1929 году. У фельдшера не была ни разу. Все роды принимала бабка Фекла. А родов было у Даши одиннадцать.

Решено было отвести весь скот на общественный двор. Спешно четыре сарая соткнули вместе на берегу реки под крышу, поставили доярок. Водогрейку поставили, маленькую — дояркам обогреться. Наделали стойл и приказали всем свести коров. Реву было у баб, голосили, как мужей потеряли.

Илья с Дашей отвели обеих коров, в ту пору у них уже было две — Сонька и Первинка. После всю зиму ребятишки ходили на МТФ за молоком. Пол-литра на грудного ребенка. Алешка встанет потемну, оденется, берет глиняный горшочек с ручкой, как раз пол-литра, и идет на ферму. Стоят, ждут заведующего, холодно. Соберется человек пятнадцать ребятишек. Придет Иван Волгин, бабы отдоят, заведет отпускать ребятам молоко. Побегут на радостях домой, боясь, не пролить бы.

Было это сделано искривление политики партии. Головокружение от успехов. Позднее признано порочной практикой: корову Соньку вернули обратно Илье и Даше.

Илья с Дашей вступили в колхоз в 1930 году. Председателем был избран Николай, брат Ильи. Заметно сказывалось вначале. У кого больше сдано в колхоз имущества, постройки, сельхозинвентаря, те и работали лучше, не считались, работали так, как на своих нолях.

Бежали в бригаду, просили работу подросткам, чтобы где-нибудь заработать трудодень. Те в летнее время помогали на сенокосе, возили снопы с ноля, складывали в сараи, чистили ладони на гумнах.
У Даши с Ильей пошел Павлушка в школу в Бор-Тимонинскую. Первыми его учителями были Александр Михайлович Беляев и Клавдия Васильевна Малоненкова. Ходить в школу четыре километра. Конечно, маленькие устают. А Алешка оставался с маленькими. Раз пришла Даша с поля, Алешка заболел, а маленькие ползают по полу, обмазались и мазаниной накушались, — что сделаешь, все терпеть нужно.
Павлушке задали на дом выучить стихотворение «О Ленине и Ли Чане». Даша печь топит, а он к печи сядет, учит стихотворение, и картошка варится. Картошка сварится, наестся с грибами — ив школу. Даше нужно запомнить стихотворение, в нужный момент ему подсказать. Стихотворение начиналось так:

Это лишь некоторые куплеты из стихотворения.

На второй год колхоз купил конную сеялку двенадцатирядную. Вопрос встал, как собрать. Тут нашелся человек, который был в плену у немцев семь лет. Там ему у бауэра приходилось работать на машинах, и он позвал Илью собирать машину. Собрали, и Илья весной поехал на паре лошадей сеять, да так сеял — загляденье. Мало пришлось мужикам из лукошек сеять. Всходы вышли хорошие, и Илью отправили на районное собрание красных пахарей, и с ним одна женщина, отличившаяся на работе в период весеннего сева. Запряг Илья тарантас, уже не личный, а колхозный, и поехали в Брейтово.

К сенокосу также привезли косилку и жнейку — самоскидку. Снова пришлось Илье собирать и работать. Как обрадовались женщины: шутка ли, спину не гни, только вяжи снопы да ставь в суслоны. Какая была радость! Бабы пойдут в поле, и песни Грачева Сима запевает:

Было такое у всех жизнерадостное настроение. Подошла осень. Сделали первый колхозный праздник. Пшеница уродилась с черной головней. Бабы ее у колодца в ушатах мыли, потом сушили и на каменных жерновах мололи на булки, на пироги. Зарезали мяса, и праздник состоялся. Также было выращено жито, сделан солод, наварено пиво.

Лучше нет смотреть на баб, слегка подпивших. Которая песни поет, которая пляшет, то все пустятся. Которая мужа своего лижет, которая поглядывает и на чужого.
Пошли плясать Семеновну. Запела одна:

Выскочил дед Василий и пошел впритруску, запел:

Наперебой выскочила тетка Матрена, про своего родного брата запела:

А старики со старухами знай задирают длинные песни. В общем, праздник удался, но председатель сник головой. Конечно, после всё подобрали — и картошку выкопали, и измолотили, привезли молотилку полусложенную. Эта уж зерно отделяла от соломы. Только стоило его провеять на веялке или на «клейтоне». Л была куплена маленькая: и зерно, и солома все вместе. Приходилось граблями перетряхивать солому и отделять от зерна.

Николай, дождавшись отчетного, подал заявление о снятии. Освободили, избрали Степана Андреевича. Николай, Захар Федорович и Герасим Михайлович уехали в Рыбинск на Волгострой плотниками, столярами. Обосновались там, купили себе дома.

Илье дали нагрузку общественную, избрали каким-то сельским исполнителем. Выдали кокарду из бронзы, герб Советского Союза на красной ленте и тетрадь в клеенчатом переплете для записи при исполнении служебных обязанностей. Когда шел по служебным делам, то прикреплял ее на груди прямо с лентой. А так она у него хранилась вместе с документами в сундучке.

Пошел в школу и Алешка, первым его учителем был Титов Василий Иванович, который научил петь песни. Первая была:

И другая песня:

В праздник 1 Мая и в Октябрьскую школьники Бор-Тимонинской школы ходили с флагами, со знаменами, с песнями в Дору — в школу и на митинг. В Доре посреди деревни на крестах делали трибуну для выступления руководи гелей Советской власти. Залазили туда по лесенке, трибуна обита красным кумачом, красиво, везде лозунги и транспаранты.

Как отговорит какой оратор, заканчивает здравицей, в это время молодежь из ружей холостым — три—пять выстрелов. После другого обратно так же, а народу соберется... Тогда было все интересно. После окончания митинга пройдут с песнями по улицам. Пели «По долинам и по взгорьям» и «Взвейся, знамя коммунизма, над землей трудящих масс». Потом всех школьников вместе с учителями поведет в гости к себе в школу Розанов Вениамин Васильевич. Угощение — чай сладкий и булки, бутерброды со сливочным маслом.

Потом обратно брели домой. В школу ходили учиться из деревни Осиновик — это на границе с Вологодской областью, с Бор-Тимонина и из деревни Заянье. Павлушка окончил начальную школу и стал работать в колхозе, помогать отцу с матерью. На первое лето нарядился в пастухи пасти овец за 20 трудодней в месяц. В школу стал ходить третий, Матвей. Алешка уже в 4-м классе, учит стихотворение, сидит, декламирует:

Стали у Даши с Ильей двое ходить в школу, один в старших, другой в первышах. Все ребятишки и девчонки в лапоточках, а осенью, когда подмерзнут лужи, на льду покатаются и лапоточки изорвут. Илья говорит:
— На вас и лаптей не напасешь, не только хорошей обуви.

Весной, когда все разольется, отпускали на каникулы. В этот период отцы посадят своих ребятишек на лодку, свезут на остров или на мыс. Сделают по столбу, и ребятишки вертят вицы. Хоть не ахти заработают — копейки, но все же не шляются без дела.

Вечером обратно привозят домой. Алешка тоже закончил 4 класса в июне 1935 года и сразу стал носить почту за 15 трудодней в месяц. Нужно сходить в Дору за 5 километров, прийти домой, снести почту в Бор-Тимонино — 4 километра, дальше в Осиновик — 5 километров.

Алешке было всего 13 лет. Боязно лесом в вечернюю пору, другой раз с телеграммой в Осиновик бежит, и сумка выше его прискакивает на спине.

Дора тоже объединилась в колхоз. Колхоз был назван «Большевик». В него входили хутора Сосновицы, Ивановское, Скоба. Председателем был избран Сосин. Бор-Тимонино стало колхоз «Вперед», председатель Зеленин. В Осиповке — Колобов Матвей. Все деревни объединились в 1930 году.

В Яне был уже построен экстрактный завод. Ягоды все стали принимать, даже и зеленые: бруснику, клюкву. Ягоды принимали в магазин, а также были специальные заготовители. Бывало, ягоды несли домой да в житницу. Стало — прямо из леса, провеяли, и сдавай заготовителю. Большой мох тянулся чуть не до Шексны, назывался «занога». Там были сделаны сараи и прямо на месте принимали, а увозили зимой по зимнику на завод. Там из ягод выжимали сок, заливали в бочонки и отвозили в Весьегонск, на винный завод. Колхозы выделяли заводу лошадей и возчиков.

В 1936 году впервые в жизни, всем мужикам и бабам, особенно мальчишкам, па удивление, приехал на машине-полуторке в колхозы — в Дору и в Заянье — председатель Брейтовского райисполкома Николай Васильевич Лысов. Подъехал прямо к сельсовету. Председателем сельсовета был Круглов Николай Васильевич.

Читатель может не поверить мне, я пишу, что все было плохо, бедно и голодно. Да оно так и было. В стране не было энергии, фабрики и заводы, которые были в стране, не были достаточно снабжены сырьем. Продукции выпускалось мало. Началось строительство тяжелой индустрии. Восстанавливались фабрики и заводы. Разрабатывались новые шахты, рудники. Строились новые города. Тянулись новые магистрали железных дорог. Стране требовались колоссальные средства для восстановления народного хозяйства.

Не члену кооператива в лавке не продавалось ничего. Керосин завозили в деревянных бочках и отпускали по пять литров на книжку, па зиму. Вот туг поневоле будешь сидеть с лампой-коптилкой, а иногда и так. Лампу керосиновую 7–10 линий зажигали только в праздники и когда беседа у девок. Был плакат в лавке, висел на стене: один мужчина показывает на другого пальцем и говорит: «Ты не член кооператива. Запишись немедленно!» Зато в лавку какой бы товар ни завозили — только по кооперативным книжкам. Крупа, рыба, какие тряпки, хлопчатобумажные ткани были на заготовки: на грибы, ягоды и прочее.

Колхозу причитался за хлебозаготовки велосипед и патефон. Велосипед правление разрешило выкупить в лавке учителю Петухову Борису Степановичу, а патефон в избу-читальню.

Да, дорогой читатель, сопоставляя прошлое с теперешним житьем, можно сказать, что жили трудно. Где семьи большие были, зачастую приходилось ложиться спать без ужина, чашка кипятку с житной лепешкой, а вместо сахара свеклина. Голодно? Правда, не сыто. Откуда взять?

Илья с Дашей любили работать, все старались побольше заработал, трудодней. И вот Павлушка за пастьбу заработал 200 трудодней, Алешка — 100 трудодней, Илья с Дашей — 700, стало 1000 трудодней. По одному килограмму на трудодень зерна всякого, значит, 1000 килограммов, тонна, 60 пудов. На восемь едоков — по семь с половиной пудов. На двенадцать месяцев — не жирно.

Денег — ни копейки. Вот и приходилось без ужина, считали, что не умрут, а в мешке экономия. На мельницу перестали возить: во-первых, далеко; во-вторых, брали за размол зерном, а каждый килограмм дорог. Пока Павлушка с Алешкой ходили в школу, было заведено так: придут домой, пообедают, садятся за уроки. Потом одному пол-лукошка смолоть на жерновах зерна, а другому ведерный чугун истереть сырой картошки на терке. Это все пойдет в квашонку. А иногда жмыхов в ступе истолочь, тоже в квашонку.

Хлеб всегда был с примесями, и ему цена была превыше всего, то есть «всему голова». Уж коль завел о хлебе, так, уважаемый читатель, прошу беречь хлеб, нельзя относиться к хлебу только с потребительской стороны. Нужно стараться как можно лучше выращивать хлеб, и уж коль он вырос, так убрать его без потерь. Как раньше убирали наши деды. В риге подметут ладонь до зернышка метлой и все провеют.

Покидая край родимый

В тридцатых годах было принято решение правительства о строительстве в Рыбинске плотины, перекрыть реку Волгу, стране требовалась огромная энергия. И когда плотина перекроет реку Волгу, создастся Рыбинское водохранилище, которое мы уже видим. А поэтому водой зальет все Молого-Шекснинское междуречье. Все деревни и села, луга и пашни.

В первую очередь нужно людей подготовить переехать в другие места, как говорится, стронуть с насиженных мест. Провести ряд подготовительных работ. Приготовить жилье в местах приземления.
Колоссальные усилия принимали в этой работе местные и районные власти и работники Волгостроя. Нa будущем морском дне производились работы по очистке морского дна от леса.

Стали собирать собрания, агитировать переезжать по плану, по распределению — всей деревней. До начала собрания всегда играл патефон. Песню любили слушать.

Не радовал напев песни, каждый думал о своем. Как будет покидать свой родной край, свой родной угол. Хоть и плохо жилось, небогато, скромно, с великими трудностями, — но дома. Пашни много раскорчевали из-под леса, на корчевке и хлеба стали лучше расти, и вымокать меньше. Привезли новый сорт семян яровой ржи, которую стали сеять весной, и она стала расти лучше.

Но послушаем, что скажет нам руководство. «Тихо! — объявляет председатель. — Товарищи, есть смысл послать наших уполномоченных в колхоз, в который нам рекомендует район переселиться». Голоса с мест: «Можно обождать».

Уполномоченный Волгостроя сказал: «Никаких отсрочек, не переедете — вас разнесет водой всех».
Поехали уполномоченные, осмотрели колхоз, деревни, в свою очередь привезли встречных уполномоченных из того колхоза. Стали хвалить новое место сначала свои, потом гости, сколько и как у них достается на трудодни. И первым будет сразу выделено жилье, дома, закупленные у хозяев, которые испугались колхоза, сбежали из деревни и живут в городе. Закупил у них Волгострой. Илья в ту пору работал заведующим складом, оклад был его 20 трудодней.

Илья записался первым. Не видевши нового места жительства. «Семья большая, поеду первым», — только и сказал. Брату Николаю написал в Рыбинск, что будет переселение в Сить. Тот ответил: «В Сить из Яны все равно что в овраг из ямы». Но Илье было отступать некуда, решение принято, не сегодня-завтра подгонят лошадей к дому — и грузи свое хозяйство.

Шла зима, на беседах молодежь, девки и парни, стали более серьезными и грустными. Стали слышны частушки.

У Ильи оба парнишки уже научились плести лапти. Глядишь, себя обуют в нужный момент, да и малышей тоже.

Читатель может подумать: все было плохо. Молодежь одевалась на беседу и на гулянья хорошо, красиво, но берегли свою хорошую одежду и обувь, так как все было купить трудно.

Районная газета «Перелом», позднее стала называться «Брейтовский колхозник», освещала ход коллективизации в районе и дела во вновь организованных колхозах. В избе-читальне кое-когда ставила спектакли местная молодежь. Возили немое кино. Алешка помнит первое немое кино, сидели на полу: называлось «Леон-Кутерье». Вот было радости динаму кругить за ручку.

Алешка также помнит, как он декламировал стихотворение «Чужой и свой» с помостков в избе-читальне.

Сколько было аплодисментов, рукоплесканий за выступление.

Переселение началось быстро. Предупредили, чтобы собирали вещи. Март 1937 года. Илья навил четыре воза сена. Подводу обставили — кадушки с грибами солеными, со щаной капустой. На подводу — сундуки и постельную принадлежность. Две подводы с зерном, и ребятишки на них, на одну — корова. Картошка под сеном — на четырех подводах. Все вкладывали, что может пригодиться. Картошки две ямы у часовни закопаны, зима, нельзя раскапывать, пусть до весны 30 мешков. Так она и сгнила, весной увезти не пришлось, а там никому была не нужна, никто даже по рублю за мешок не взял. Сказали: «Вам ее не увезти, а от нас она и даром никуда не денется».

В первый рейс погрузились два хозяйства. Выехали в 9 часов, ехали через Дору. В Доре Даша сходила к брату Александру, поплакала, простилась с ним и с невесткой. Брат ее успокоил:

— Не сегодня, так завтра и мы поедем, и Чаново поедет, и Надозерье, и вся Яна поедет, нечего и плакать.
Даша села на подводу.

Из Доры поехали лесом, зимником, прямо на Бор-Сулацкое, потом на Видинское озеро, на Новинку. Видинское озеро большое. С Новинки на Борисоглеб, переехали реку Мологу по льду, поднялись на этот берег. В Борисоглебе была церковь очень высокая, как в Покрово-Сити. Обогнули по дороге барский дом со львами, в нем размещался техникум. Немного подкормили лошадей и поехали в Брейтово.

Приехали, когда уже стемнело. Столовая была деревянная, двухэтажная. В столовой керосиновые лампы настенные. Подводы расположили во дворе у столовой. Для ночлега отвели верхний этаж. Поужинали тем, что было в столовой, у подвод поочередно дежурили мужики. Спали все ребятишки на полу. Мужики то бродили взад-вперед то курили.

Утром рано Даша подняла Илью, да он и не спал, пошли подняли корову с дровней, она поразмялась, посла. Даша стала доить. Надоила молока, ребятишек напоила, кто хотел, мужики попили, а остальное отдала уборщице.

Рассвело, поехали на Сить-Покровское. Незнакомая дорога, она кажется вдвое длинней, и версты длинней, и гак верст пять. Когда спрашивают: «Сколько до Мерзлеева?» — обычно отвечают: «Верст десять с гаком», — так вот этот гак и казался верст пять. Когда взбирались в Покровскую тору, на ней было столько снегу, что лошади лезли, как на стену. Даша глянет вперед и скажет: «Ой, милые, куда хоть вы везете, уж лошадь прямо к самому небу добирается».

Въехали в Покровское, а здесь стоят двадцать подвод, едут в наш колхоз за переселенцами. Дороги не знают, просят кого-то сопроводить их до места. Кого послать? Мужики собрались, подумали и Алешку послали. Алешка пересел на серую лошадь, здоровую, к Алешке Лебедеву и вернулся обратно в свою деревню. Ночевал у тетки Анны.

Приехали вечером. Председатель всех разместил на ночлег, а утром еще две семьи повезли — Птициных. Алешка распрощался с тетей Анной и уехал вместе с Алешкой Лебедевым. Обоим Алешкам в то время по 15 лет.

Когда Алешка приехал, отец и мать ночевали у председателя сельсовета Маркова. У Маркова жена была тоже Даша, и две Даши подружились впоследствии. Утром Марков подал Илье ключи от дома, который был куплен Волгостроем у хозяина. Дом был с зимовкой, и Илье с Дашей понравился. Они решили купить его и перейти в него жить.

Затопили печь в зимовке. Когда стало тепло, вымыли полы, прибрались и отмстили новоселье. На новоселье был и Марков с Дашей. Когда пошли домой, они пожелали Илье с Дашей хорошего здоровья и прижиться на новом месте.

На третий день Илья поехал в лес за дровами, ну и, как обычно дома в Яне, за сухостойником. Нашел елку без коры, спилил, раскряжевал. Другую ель. К нему подходит лесник, отбирает топор и пилу, говорит: «Заехал в госфонд». Но, когда узнал, что переселенец, все отдал, и дрова, сказав: «Больше сюда не езди». Илья пробыл пять дней, справился с неотложными делами и уехал обратно в Яну: склад-то, никому не сдан. Пришлось быть там, пока весенний сев не справили колхозники, оставшиеся на лето. Успели переселить только десять семей, и дорога рухнула. Пришла весна, развезло весь снег на дороге, на Мологе подняло лед. Во всех деревнях так получилось, что ни одну деревню не смогли полностью вывезти.

К переселенцам относились по-разному — кто доброжелательно, кто и с насмешками, вроде того: «янская баба». А некоторые в открытую: «Пригнало вас...» А подумали бы, что ведь не сами, добро пожаловать, поехали — это было большое государственное мероприятие. Строилась на Волге в Рыбинске плотина, которая впоследствии, особенно в дни Великой Отечественной войны, снабжала энергией всю Москву. Впоследствии «янские бабы» доказали, как надо жить и работать.

Так вот подошла весна, начались весенние полевые работы. Павлушке закрепили лошадь по кличке Барон, стал боронить на лошади. Илья находился там, в Яне. Пришли в колхоз трактора, которых в Яне не было. Алешку стали наряжать на прицеп, на трактор, пахать, Алешка с радостью ходил прицепщиком. Придет домой грязный, усталый, угорит до полусмерти, но все старался делать, что скажут трактористы: первые годы все интересно. Работал и с Соловьевым Василием Алексеевичем из Обухова, Лебедевым Алексеем с Назарихи, Курбашевым Иваном с Балобанова, Ершовым Михаилом с Нивищ.

Илья сдал пустой склад, отсеялись и возвратился к семье. Как раз уже начался сенокос. Пошли косить. Бригаду мужиков отправили косить в Поречье. Дали колхозу покосу за счет переселенцев. Илья уехал туда косить. Мужики сицкие сразу увидели, как косит Илья. Говорят, мужика из травы не видно, а косит — и не догонишь. Здорово косил Илья. Да и каждое дело он работал с душой, с любовью и с толком.
Вызвали Илью домой косить на косилке клевера. Илья в Яне был на покосе звеньевым. Косить звеном лучше: и убирать, и стоговать сподручнее.

Даша и все бабы, которые успели переехать, узнали, что остальные остаются там дома, никуда не поедут, подняли шум, плачут, говорят, возите нас обратно домой в Яну. Илье пришлось доказывать и уговаривать Дашу, что это все неправда, к осени там никого не будет. И потекли дни за днями в ожидании, когда же поступит известие оттуда, что уезжают.

Один Павел уже привык, работал вместе с девчатами в поле, вечером на гуляньях, на вечерках. Л Алешка скучал, товарищи все остались в Яне. Привезет воды с ключа, где вода течет из горы. В колодцах воды было мало, колодцы хозяйские, и не давали воды из колодцев. Редко у кого утром наберется побольше и можно почерпать. Потом колодец выкопали для переселенцев и пруд. Алешка ушел в Яну носить ягоды, там дядя Арсений Ошуров уже был председателем оставшегося колхоза. Заготовитель от янского экстрактного завода закупал все ягоды у населения. Вот он Алешку и послал работать к технику-геодезисту. Ходили по полям, по лесам, рубили просеки, веера. Работали с планшетом, с рейкой.

Полое полугода работал, и техник дал Алешке направление в Весьегонск, в штаб топографической партии, учиться на техника, а Алешка поехал домой сказать родителям, что поедет учиться. Да заболел дома, так и не вышел из него техник-геодезист, как из Щукаря генерал.

Шел 1939 год. Финская война, из деревни три мужика погибли. Были мобилизованы из Ленинграда прямо на фронт. Илья, Даша и Павел работали. Алешка тоже работал, возил молоко на приемный пункт. Матвей и Василий ходили в школу. Илья жал на жнейке-самоскидке, жал на лобогрейке. Молотьбу уже молотил трактор молотилкой. Илье приходилось скирдовать хлеб, делать одры и телеги.

Наступил 1940 год. Павла осенью отправили в армию. Военком Стоюнин отправлял. Возил Павла в Брейтово Алешка на закрепленной за ним лошади. Потом пошел учиться в Брейтово на тракториста. Учил трактористов Матросов Иван Федорович. Весной сдали экзамены, и в апреле 1941 года был зачислен в бригаду Затеева Константина Федоровича. Павел писал брату Алешке, что находится в Латвии, в г. Риге, в зенитной артиллерии.

...Алешка пахал нары в деревне. Закричали: «Война! Война! В школе был батарейный приемник, и узнали. И сразу всех старых трактористов мобилизовали. Стали учить девушек.

Первый немецкий самолет увидел Алешка, когда молотил в Назаровском поле, кусты были — кто в кусты, кто под скирду. Но он не обстрелял ток; когда пролетел — послышалась пулеметная трескотня.

Колхозники стали работать еще упорнее, людей стало, меньше. Люди ходили хмурые, унылые и усталые. Работали по вечерам, по ночам. Дотемна в поле, на току, потом скот уходить. Смолоть на жерновах к завтрему, чтобы испечь что-нибудь. Часто какая-то отправка: на фронт, на окопы или какое другое строительство.

От Павла письма были, в одном из них: «Пишу у пушки в артиллерийском окопе, вся земля трясется. Обо мне не беспокойтесь, вот уже три месяца, как мы их лупим, но видно их сильно много, всё лезут. Но когда-нибудь гады наедятся же. Я еще пока жив и здоров».

Илью отправили на окопы. Каждый день приходили нерадостные вести. Газеты сообщали о временно оставленном Красной Армией городе. Из Ленинграда стали приезжать эвакуированные.

У Даши к началу войны уже было пять сыновей, живых и здоровых, и две дочери — Аля и Таня. Тане всего было около двух лет, около шести Але. Был у Даши ребенок Толя, промеж девочек; только успела один раз получить пособие по многодетности, он и помер. Вот она и «заказала» Таню. На нее пять раз получала в войну пособие.

В начале ноября Даша отправила Алешку в армию. Илья все не вернулся с окопов. Матвей закончил 7 классов Панкратовской школы Некоузского района. Василий и Валентин ходили в начальную школу — один в четвертый класс, Валентин в первый класс.

Алешка и другие из Брейтова, из военкомата, пошли пешком до Буя. Сопровождал от военкомата Улитин. В Буе пробыли с неделю, и их отправили вместо танковой школы в саперный батальон. В начале 1942 года были отправлены на Волховский фронт.

От Павла писем нет и больше не приходило. Илью тоже мобилизовали в армию, сначала был в Рыбинске, потом отправили на Белгородское направление. Матвея отправили па лесозаготовки в Горелово на всю зиму, приедет помыться и обратно. В 1943 году мобилизовали и Матвея.

Стало у Даши на фронте три сына и муж, Илья, — четвертый. В 1943 году зимой был сбор теплых вещей на фронт. Председатель сельсовета был какой-то подкулачник, богач старый. Говорит: «Давай, тетка, больше вещей, вон у тебя сколько там их». А что она даст, такая семья большая.

Где тонко — тут и рвется. Надо так случиться, корова в поле отравилась и сдохла, и опять маленькие без молока, а их четверо, да сестра больная, безногая, приехала, говорит, у тебя, Даша, умирать буду. И вправду, умерла, года полтора провалялась, и за ней нужен уход.

Попросила в колхозе корову или телку — отказали, не хватает поголовья, сказали. На фронт никому не написала, не расстраивала. Пошла искать корову или телку, что попадет. Зашла в Дуденово, там уже отец ее жил, переехал из Екатерининска. Ночевала у него, да в Дуденеве и купила телку.

Привела Даша телку домой, стала растить корову. Василия поставили в сельсовет дежурным у телефона, круглосуточно; Валика — пасти колхозных телят. А сама обеих девочек заберет— и в поле, то жать, то лен теребить, а они на канаве играют в цветики.

А на фронт все писала: «Вы-то как там? А у нас все хорошо, Вася дежурит, 30 трудодней зарабатывает в месяц, да Валик около 40 трудодней, мы хорошо живем».

Илья был ездовым, на паре лошадей подвозил к орудиям боеприпасы и со своей частью дошел до Берлина. Простучал колесами своей брички по Берлинштрассе. Ранение было легкое, в госпиталь не ходил.
Даша в 1945 году весной больше полутора гектаров вскопала, сама копает, девочки на борозде.
А после победы была радость: дождались своих мужей, сыновей и братьев. Даша получила медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и орден «Материнской славы» за восемь детей.
Илья явился летом 1945 года. Па труди солдатские награды: медаль «За боевые заслуги», медаль «За отвагу», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.». И еще орден Отечественной войны I степени заслужил, но до него не дожил.

А. Коняшев (записки переселенца)

Примечание:
Воспоминания А. Коняшева публикуются с максимальным сохранением местного колорита и стиля автора.

Добавление комментария

показать другую картинку

Добавить комментарий